САДОВЫЕ СИДЕНИЯ XVIII ВЕКА –
ИСЧЕЗНУВШИЙ АТРИБУТ ПЕЙЗАЖНЫХ ПАРКОВ

Автор: заместитель директора по научной
и просветительской работе И.К. Ботт

В последней трети XVIII в. многомесячные вояжи по европейским странам в поисках развлечений, новых впечатлений и новых знаний, стали едва ли не определяющей особенностью времени. Любознательному европейцу своими глазами хотелось видеть мир во всем его примечательном многообразии. Это «беспокойство сердца человеческого» (Н.М. Карамзин) побуждало образованных путешественников месяцами перемещаться по карте Европы, преодолевая естественные трудности пути.

Одновременно просвещенные владельцы загородных усадеб могли путешествовать, не выезжая за пределы своих владений. Прогулки в собственных пейзажных парках с их сооружениями, наполненными историческими, мифологическими и политическими аллюзиями, привлекали в это время не меньше, чем ставшие хорошим тоном Grand tour’ы.

Многомесячные странствования по Европе и многочасовые прогулки по паркам в одинаковой степени способствовали проявлению разнообразных рефлексий. Зарубежные поездки приводили к тому, что на память об увиденном и пережитом в домах появлялись предметы и целые коллекции, воскресавшие воспоминания, а в парках – «программные» строения и монументы, готовые многое поведать посвященным. В свою очередь садовые путешествия не только и не столько пробуждали в памяти реалии живых (увиденных, запомнившихся) или виртуальных (знакомых по книгам) впечатлений, но способствовали работе ума, становились средством и источником познания, иногда – местом развлечения и всегда – душевным переживанием.

Пейзажные парки – территория осмысления связи человека и природы, размышлений о мире и бытии, отражавшие (чаще всего, осознанно) общественные идеалы и исторические события, должны были воздействовать на разум и чувство одновременно. Многоуровневое и многочастное содержание парков этого времени проецировалось на их разнообразные функции – образовательные, воспитательные, мемориальные, развлекательные, и давало возможность появляться в парковом пространстве типологически разнообразным структурам. Пейзажный парк – «подправленная» образованным вкусом Природа, которой в деле воспитания человека отводилось одно из ключевых мест, принимал на себя ее функции.

Планы реально существующих и воображаемых парков, как образцы в помощь начинающему «садоустроителю», появлялись на страницах многих публикаций конца XVIII в. План нового пейзажного парка можно было видеть в одной из тетрадей И.-Г. Громанна – популярном издании, выходившем в свет в 1796–1798 гг. в Лейпциге и Париже. Этот план – ни что иное, как модель английского парка с обязательными, «родовыми» признаками, которые наполнялись содержанием, исходя из, как минимум, трех основных условий: особенностей участка, возможностей владельца и таланта садовода-художника. На территории парка располагались разнообразные по функции и характеру постройки: дом владельца, павильон (обеденная зала) в классицистическом стиле; хижина на окраине, спрятанная в гуще растительности; стела Амура и Психеи – уединенное место для размышлений или амурной беседы; храм Венеры, окруженный благоухающими цветочными грядками и сидениями; маленький Китайский павильон, обсаженный «иностранными деревьями и цветами», и расположенный поблизости Китайский мост; птичник, мельница, хижина рыбака на берегу, а на маленьком острове посреди реки – стела Пана. Храм Аполлона, расположенный на холме (скорее всего, искусственном) и Храм Философии в противоположной части парка, «соединявшиеся» видовой осью, должны были хорошо просматриваться со многих точек. Вид на оба павильона открывался, в частности, с Большой аллеи, которая «поддерживала» зрительную связь между двумя главными объектами сада.

Пейзажные парки, призванные организовывать среду и уводящими вдаль перспективами визуально подчеркивать единство парка и окружающего ландшафта, обязательно включали в свою композицию смотровые площадки – Belle vue, с которых открывались действительно прекрасные виды. Смена картин – неповторимые декорации Природы – делала эти места особенно притягательными для впечатлительной и возвышенной натуры. Такая терраса, с которой раскрывалась серия меняющихся ландшафтных «кадров», была обязательно оборудована сидениями. На плане И.-Г. Громанна подобных Belle vue несколько – круглая Концертная площадка с плотными кулисами почти по всей окружности, с видом в сторону луга и водоема; Полулунная терраса, ограниченная со стороны парка рядом деревьев, вдоль которых установлены скамьи для отдыха; место на главной дорожке, открытое в сторону Храма Аполлона.

Один, чаще несколько маршрутов – своеобразный сценарий с заданными остановками, эффектными ракурсами построек и продуманными перспективами – давали работу не только мышцам, но сердцу и уму. Прогулка стала важным структурообразующим началом парка, основой сменяющихся пейзажных картин. Парки позволяли путешествовать по собственному (созданному и соответствующему) миру владельца и приглашать к путешествию друзей. Не случайно так важны были прогулки в сопровождении хозяина, знакомившего гостя с задуманным и осуществленным.

Маршрут, продвижение по которому было осмысленным, тщательно разрабатывался создателями пейзажного пространства. Предложенные векторы пути, позволявшие, казалось бы, неожиданно подводить гуляющего к смысловым точкам парковой композиции, вновь уводить, увлекать и удивлять открывающимися картинами – своеобразный «лабиринт», рисовать который на бумаге, должно быть, доставляло большое удовольствие – в предвкушении грядущего удовольствия от прогулки. В этой продуманной среде парковым сиденьям – «местам отдохновения» – отводилось особое место. Потребность отдохнуть во время долгих прогулок, уединиться вдвоем или с книгой, удалиться для созерцания или размышлений, наконец, насладиться открывающимися видами, делали сидения обязательным атрибутом пейзажа, который органично вписывался в трепетно продуманное пространство сада. Эти немаловажные и функционально необходимые элементы парков XVIII в. сегодня известны, в основном, по иконографии: скамьи (чаще всего деревянные), находясь на открытом воздухе, довольно быстро приходили в негодность. А если учесть, что они были весьма замысловатых форм и создавались в прямой зависимости от столь же своеобразного вида павильонов и беседок, рядом с которыми существовали, то исчезали они, в том числе, и со сменой вкусов.

Кроме дерева камень – естественный материал пейзажных парков – стал основой, из которой изготавливали садовые сидения. Каменные скамейки располагались обычно на смотровых площадках и в беседках, откуда открывались панорамные виды. Нередко это были не просто сидения, а целые сооружения со скамьей в нише и ярусами живых цветов на ступенях, а также открытые со всех сторон павильоны с колоннами «в хорошем древнем (античном) вкусе». Каменные скамейки и столы, в зависимости от их местоположения в павильоне или на открытом воздухе, могли быть с классицистическим декором или из необработанного дикого камня. На смотровых площадках нередко устанавливались беседки-грибки, беседки-зонтики, выполненные из дерева или металла.

К числу необычных садовых сидений следует отнести мебель из ветвей и прутьев, предлагавшуюся, как правило, в комплекте с хижиной отшельника или сельским домиком. «Сельские» скамьи впервые встречаются в проектах У. Халфпенни и с завидным постоянством повторяются в изданиях 1770–1790-х гг. Подобную садовую мебель настойчиво рекомендует упоминавшийся законодатель садовой моды этого времени И.-Г. Громанн, причем речь идет не только о сидениях на открытом воздухе, но и о предметах, предназначенных для павильонов.

Для садовых канапе и стульев, изготовленных из березовых ветвей и сучьев, предлагались два типа сидений: из не струганной доски, и скошенной вальцованной травы, которая, оставаясь мягкой, становилась достаточно плотной, чтобы выполнять заданную функцию. Форму «сельской» мебели создавали при помощи скрученного лыка – из него изготавливали также кисти и ленты «натурального или произвольного цвета», служившие украшением, без которого в лесной хижине утонченный человек XVIII в. испытывал явный дискомфорт.

Постоянно напоминая, что мебель должна соответствовать месту, в руководствах подчеркивалось, что данные «как канапе, так и стулья могут быть использованы только в тех местах, которые оправдывают небрежный вид их, но ни в коем случае не в местах, несущих характер легкой элегантности и веселости». Вместе с тем, эти «небрежные» предметы, несмотря на материал и назначение, имели, как правило, модные силуэты с явным английским «акцентом» и только изредка получали откровенно «дикие» очертания.

Предметы из ветвей и сучьев еще долгое время считались весьма подходящими для глухой, заросшей части парка: их изготавливали вплоть до середины XIX века, правда, в это время скамьи уже отливали из чугуна.

Металл, как сравнительно долговечный материал, в XVIII столетии широко использовался в создании парковых сидений. Кованные железные канапе находились и в Царском Селе. Благодаря сохранившимся документам известно, что изящные металлические скамейки и с простым и с очень сложным декором находились в Старом парке, а всего по «проспектам» сада в 1780-е годы насчитывалось 84 канапе, крашенных зеленой и белой краской. Именно о таких сидениях писал в начале XIX в. П. П. Свиньин, рассказывая об императорском парке: «Железные выкрашенные лавки приглашают к отдохновению под тень апельсинных и лимонных дерев – в благоухание нарциссов и левкоев» (Свиньин П. П. Достопамятности Санкт-Петербурга и его окрестностей. СПб., 1997. С. 130).

Действительно, не только на аллеях царскосельских парков, но под деревьями и в садовых беседках в это время находились металлические сидения: известно, в частности, что только в Мраморной беседке на Розовом поле размещались одиннадцать железных канапе, и это была лишь часть большого, до конца не осуществленного заказа. Путешествуя по паркам Царского Села в начале XIX в., можно было увидеть более 100 скамеек, изготовленных в 1780–1820-х гг. Примечательно было не только их количество, но разнообразие видов – такого ассортимента не предлагало ни одно руководство по обустройству парков этого времени. (Все металлические сидения, находившие в царскосельских парках зафиксировал в 1918 г. гражданский инженер С.Е. Зарин, зарисовавший их по заданию Г.К. Лукомского, председателя Царскосельской Художественно-исторической комиссии. Несмотря на оккупацию г. Пушкина, сохранившиеся скамейки вплоть до 1944 г. находилась на своих исторических местах; их первое перемещение произошло в 1950 г., видимо, потому, что к этому времени в парке было лишь 30 сидений. В 1962 г. из парков вывезли скамейки, находившиеся в плохом состоянии, оставив только 9 канапе (6 видов). Из этой коллекции сегодня сохранилось только 6 сидений).

Еще один распространенный тип сидения в пейзажной парке – дерновые «сиделки», «лавочки» или канапе, которые устанавливались на смотровых площадках, в амфитеатрах и рощицах. Популярность этих сидений была связана не только с простотой изготовления, но с тем, что под сенью двух густых деревьев в Эрменонвиле, «которые сплелись ветвями, и на которых рукою Жан-Жака вырезаны слова: любовь все соединяет» (Н. М. Карамзин) Ж.-Ж. Руссо собственноручно соорудил дерновое канапе. И хотя это место Карамзин, побывавший во французском парке, описал в 1790-х гг., о канапе Руссо было известно в России и раньше: не может быть совпадением рассказ А.Т. Болотова о том, что «сделанные под тению натурально сплетающихся ветвей частых дерев дерновые канапе привлекают гуляющего к себе для отдохновения». (Экономический магазин. 1784б. Ч. XX. С. 37)

Говоря о садовых сидениях конца XVIII в., классифицировать их следует, все-таки, не по материалу, а по характеру художественного оформления: деревянные и металлические канапе выполнялись в самых разных стилях – китайском, турецком, готическом, греческом, сельском, в соответствии с представленными в парках сооружениями. При этом, в увражах и периодике, предлагавших формы на любой вкус, многократно акцентировалось внимание на том, что «готические» скамьи не могут стоять перед «греческим» зданием и наоборот, а «сельские» канапе не должны находиться у «элегантного сооружения».

С «китайскими» и «готическими» сидениями европейцу конца XVIII столетия (а вслед за ним и русскому) было все более или менее понятно. Используя уже знакомые формы, разработанные предшественниками (Т. Чиппендейл, Д. Линнелл и др.), мастера этого времени создавали садовую мебель с понятными, «знаковыми» стилевыми характеристиками. При этом параллели и связь между интерьерными предметами и парковыми сиденьями совершенно очевидны. Сравнивая канапе из Екатерининского парка с одним из рисунков Т. Чиппендейла, опубликованным в 1762 г. в «The Gentleman Cabinet-Maker’s Director», можно сделать вывод, что, благодаря этому популярному изданию, внушительные расстояния между резиденцией русской императрицы и родиной изобретательного англичанина не были помехой: в качестве образца для садового сидения русские мастера использовали кресло Чиппендейла в стиле шинуазри, столь востребованном в Царском Селе. Наряду с китайской, Т. Чиппендейл одним из первых стал разрабатывать мебель в «готическом вкусе». Набор готических элементов, использованный им в проектах, был заимствован из арсенала средневековой архитектуры, и этот метод создания «готических» предметов на долгие десятилетия остался определяющим. При этом уже современникам было понятно, что мебель Чиппендейла имела мало общего с подлинными средневековыми образцами, поскольку в ее декоративный строй были включены рокайльные орнаменты и китайские мотивы.

«Готическая» мебель вслед за «готической» архитектурой оказалась уместной на аллеях и в живописных уголках царскосельских парков, получив «прописку» на территории резиденции на долгие десятилетия.

Совсем другая ситуация сложилась с так называемой турецкой мебелью. Не имея достаточного представления о прототипах, но, желая непременно обогатить пейзаж и этой актуальной тематикой, в появившихся «турецких» павильонах европейцы размещали скамьи, украшения которых, напоминали, скорее, о шинуазри. И лишь говорящая деталь – спасательный и всем понятный полумесяц, включенный в декор предметов, указывал на то, что речь в данном случае идет о Турции и турецком.

К числу садовых сидений следует отнести и качели, занимавшие в пейзажных парках конца XVIII в. особое место. Показательно, что в это время качели рекомендовались исключительно «для сбережения сил, чтобы продолжить прогулку». При этом «игровые места» (так качели назывались в проектах) находились там, где их меньше всего ожидали, «и где само место создает радостное настроение, доставляет много удовольствия: некоторое время поиграешь, и с новыми силами продолжаешь путешествие».

Качели этого времени – «маховые, круглые, подвесные» – имели два типа сидений – для женщин и мужчин, и множество вариантов оформления. В проектах они не только изображались – подробно описывались их особые технические приспособления, необходимые «для поддержания баланса». Несмотря на игровой момент, которому в парковой культуре (как вообще в культуре XVIII в.) отводилось большое место, авторы обращали внимание на технические новшества и на практичность новых качелей, имевших, к примеру, съемные сидения, благодаря чему покрывающая их кожа или ткань «не страдали от непогоды». В Царском Селе качели появились еще в середине XVIII в., когда в промежутках между деревянными катальными горами Елизавета Петровна устроила Карусель, состоявшую из разных увеселительных занятий: игры с шаром и птичкой на шнуре, прикрепленном на перекладине между двумя столбами; «размашной качели»; «качели круглой горизонтальной»; «карусельного круга с площадкою, двумя одноколками и 4 верховыми лошадками со всем верховым прибором» и т. п. (Яковкин И. История Села Царского. Ч. 3. С. 60 – 61).

Показательно, что в 1777 г., когда катальные горы были разобраны, на лугу, возникшем по воле новой хозяйки Царского Села, карусели и приспособления для игр возобновили вновь, явно не без участия Екатерины II, любившей долгие прогулки по парку и поощрявшей игры своих внуков и придворной молодежи на свежем воздухе.

И, наконец, нельзя не упомянуть еще один тип сиденья – у одиноко стоящего дерева (или сделанного из него), особо полюбившийся в конце XVIII столетия и ставший необыкновенно популярным в эпоху Романтизма. Предлагая такое сидение, изготовленное из засохшего дуба, современники считали, что это необычное место не оставит равнодушным тонко чувствующую и впечатлительную натуру: находясь здесь, в одиночестве, представляя некогда могучий дуб, возвышавшийся на холме «наперекор стихиям», прогуливающийся невольно начнет размышлять о настоящем и ушедшем, о зыбкости и бренности всего земного. «И если, хотя бы один, сидевший здесь, постигнет эту истину так остро, что примет решения, которые повлияют на его жизнь, значит благодаря этому сидению, парк смог оказать на него влияние и влияние более благотворное, чем самое пышное здание», – может быть, несколько патетически, но, бесспорно, искренне, писали в это время о значении подобных мест в нравственном воспитании личности.

Сидение у одинокого дерева, ставшего «истинным героем» пейзажных парков (Д. С. Лихачев), предназначалось для другой цели. В этом случае дерево должно было быть связано с событиями личной жизни хозяина парка: посаженным в честь его рождения или свидетелем первого признания в любви; напоминанием о близких и дорогих людях, о предках или семейном прошлом. Такое дерево (обычно старое, могучее, живописное), окруженное лужайкой и скамьей, превращалось в знаковое место, напоминавшее о счастливых мгновениях, приятных встречах, любимых людях. Сидя под его пышной кроной в кругу родных и друзей, глядя на детские игры и развлечения молодежи, беседуя или размышляя, это место начинали воспринимать как символ личного счастья, отчего появилось понятие «Священное древо».

Однако не только истории, связанные с частной жизнью или преданиями семейного прошлого, превращали одинокое дерево в любимое место. Примечательное своими размерами, красотой кроны или единственное во всем обозримом ландшафте по возрасту, такое дерево не могло не привлекать людей чувствительных, мечтательных, с богатым воображением и уже поэтому превращалось в объект внимания, в особое место «отдохновения».

Программы пейзажных парков XVIII столетия, их «сложные идеологические фундаменты» (Д.С. Лихачев), так последовательно выстраивавшиеся владельцами и с интересом воспринимаемые гостями, сегодня понятны немногим и не до конца. И дело не только в том, что подросли деревья, исчезли видовые оси, и вместе с ними растворилась зримая связь между парковыми объектами, столь важная в понимания пейзажного «повествования». И даже не в том, что мир стал иным, поменялись идеалы, изменились акценты и затерялись многие эстетические ориентиры, имевшие значение в XVIII в.

Физически исчезли многочисленные атрибуты и детали, создававшие в совокупности ту «всецелую картину», которая отличала парковую культуру периода торжества пейзажного стиля. Среди этих деталей не последнюю роль играли садовые сидения, исчезновение которых повлияло на изменение восприятия садовых панорам: нет канапе на исторических местах – нет задуманных остановок, предназначенных для обозрения и созерцания, а, следовательно, нет узнавания и постижения смысла той придуманной и продуманной композиции, которая рождала именно такую (а не иную) ландшафтную картину. Утрачена возможность видеть парки глазами людей XVIII в. и тем самым приблизиться к их пониманию и их переживанию Природы. И лишь наслаждаться во время «садовых путешествий» можно сегодня так же, как два столетия назад, всякий раз затаив дыхание при новой смене декораций вечного спектакля под открытым небом. А.Т. Болотов был абсолютно прав, когда писал о пейзажных парках: «…к садам сего рода нет почти способа присмотреться; но они всегда могут производить множество перемен и новых зрелищ, а сии новостию своей и в состоянии всем упражнять наше внимание и увеселять зрение» (Экономический магазин. 1789. Ч. XXXIX. С. 30).