И. Г. Степаненко (1951-2018),
старший научный сотрудник

Журнал баронессы Элизабет Димсдейл[1], описывающий ее путешествие в Россию летом 1781 г., был опубликован в 1989 г. Э. Г. Кроссом, профессором Кембриджского университета, автором многих книг и статей, посвященных России XVIII в., особенно русско-английским связям. Журнал стал ценным вкладом в литературу путешествий. Он написан в живой, часто увлекательной форме, наполнен высказываниями по самым разным поводам. В русском разделе, содержащем ценную и по-настоящему уникальную информацию, необычайно интересны описания жизни в Царском Селе. Баронесса пробыла здесь немного, но постаралась подробно изложить свои наблюдения и результаты расспросов и бесед. Обаяние и новизна журнала связаны, с одной стороны, с личностью рассказчицы, с другой — с особыми условиями жизни в Царском Селе.

Баронесса приехала в Россию с мужем, доктором Томасом Димсдейлом, который уже приглашался в 1768 г., чтобы привить оспу Екатерине II и великому князю Павлу Петровичу, был обласкан императрицей и из ее рук получил титул[2]. В 1781 г. доктора снова вызвали в Санкт-Петербург, чтобы сделать прививку внукам императрицы Александру и Константину. Барону было почти 68 лет, когда он, дважды овдовев, в начале 1781 г. женился на 48-летней, ранее незамужней, дочери своего кузена. Как пишет Э. Г. Кросс, «Элизабет была извлечена из захолустья английской провинциальной жизни и заброшена в новый и часто сбивавший ее с толку мир, попала в чужие страны с их странными обычаями, условиями, едой, удостоилась встреч с королем, герцогами и герцогинями и, наконец, с императрицей России»[3]. В своих записях она предстает как положительная, рассудительная, практичная, респектабельная леди, не без снобизма. Но иногда поверх умудренности и опытности зрелого возраста проступает обаятельная «наивность инженю» (по выражению Кросса) — молодой неопытной девушки.

Записки не являются строго дневниковыми и включают разнообразные сведения. Баронесса не только восхищается увиденным во дворце и саду, но скрупулезно выписывает стоимость всего и постоянно сопоставляет грандиозные траты при Дворе с мизерным жалованьем служащих, перекладывая цифры на курс английской валюты. Она в курсе цен на различные товары; в журнале нередки размышления домохозяйки, касающиеся стоимости мяса и одежды, качеств лошадей, способов приготовления пищи. Любознательная леди рассказывает об особенностях русских церковных обрядов, записывает различные случаи, характеризующие нравы и обычаи жителей Царского Села и русских людей: их «странный» способ принимать крещение, «дикие» банные ритуалы[4]и т. п. Причем собственное суждение о русском банном обычае эта дочь Альбиона вынесла, посетив жарко натопленную баньку полностью одетая. О некоторых странностях брачных отношений русских простолюдинов она судила, черпая информацию из разговоров, прежде всего, с семьей Бушей.

Баронесса имела основания считать приглашение в Царское Село очень лестным, поскольку ей сообщили, что императрица «собирается жить там уединенно, без придворной публики». Супруги оказались в избранном кругу, и леди Димсдейл получила редкую возможность наблюдать частную жизнь Екатерины II и ее семьи.

Димсдейлы находились в Царском Селе в августе-сентябре 1781 г.[5] Хотя сама баронесса ни разу не упомянута в КФЖ, а ее супруг за время пребывания в Царском Селе записан лишь дважды (как приглашенный на обеды в узком кругу)[6], баронесса стремится подчеркнуть, что им оказывали почет в соответствии с их рангом. Дневниковые записи подтверждают, что по отношению к ней вели себя очень предупредительно, и это свидетельствует насколько гостеприимна и внимательна была императрица к своим гостям.

Чете Димсдейлов отвели «исключительно хорошие комнаты на первом этаже неподалеку от центра дворца, прямо под царскими апартаментами». Баронесса считала, что это лучшие комнаты, исключая покои самой императрицы и великих князей[7]. Из их окон хорошо был виден парадный двор, и леди Димсдейл могла наблюдать парад гвардии во главе с Г. А. Потемкиным, которая, салютуя, проходила перед императрицей, стоящей на большом балконе[8].

Описывая дворец, баронесса отмечает, что «деревянные статуи, которые поддерживают карниз и украшают крышу, полностью вызолочены, на зеленом фоне крыши, и, когда освещены солнцем, зрелище создается очень веселое»[9].

Некоторая неловкость баронессы, непривычной к жизни в высшем свете, но постоянно озабоченной необходимостью соответствовать своему рангу, вероятно, вызывала не только снисходительную улыбку людей света, но и дала повод Д. Уокеру привести довольно злорадный анекдот о встрече баронессы с императрицей, когда леди, «более движимая пылом своих благородных чувств, чем понятиями этикета и условий двора, вместо того чтобы, полу-преклонив колена, поцеловать руку, с великой грацией протянутую ей императрицей, набросилась на нее как тигр и почти смяла бедную императрицу объятиями и поцелуями»[10].

Сама леди Димсдейл описывает встречу с государыней иначе. Через несколько дней по их прибытии фрейлина Анна Нарышкина представила ее государыне, баронесса склонилась, поцеловала грациозно протянутую руку императрицы, Екатерина поцеловала ее в щеку. Баронесса описывает хозяйку Царского Села как очень хорошо выглядящую женщину, не такую высокую, как она сама, и более плотную, с очень выразительными голубыми глазами, мягким и живым взглядом, которая красива и очаровательна в свои 54 года[11]. Дальнейшее описание демонстрирует непринужденность, царившую в «дачном местопребывании» императорской семьи. Перед тем как гостья поцеловала руку императрице, вошли великие князь и княгиня и заговорили с ней, что было для нее довольно необычно, поскольку она не была им представлена: полагалось сначала быть представленным императрице, а потом цесаревичу с супругой в их апартаментах. Затем как ни в чем не бывало вся компания вслед за государыней проследовала в зал, где состоялся концерт. Императрица, великие князья и еще три-четыре человека сели за круглый стол играть в карты. Фрейлина Нарышкина пригласила баронессу играть, но та отказалась (это была большая честь, и игравших с императрицей поименно записывали в журнал). И только потом баронесса проследовала в апартаменты цесаревича и его супруги и, в соответствии с этикетом, была им там представлена. Леди Димсдейл передает свое впечатление о великом князе как о маленьком некрасивом человеке, сказавшем ей несколько любезностей. Великая княгиня (ей в это время было 22 года), по описанию баронессы, была грациозна, высока, с очень здоровым и свежим цветом лица, довольно красива.

Интересны страницы, посвященные молодым великим князьям — Александру и Константину[12]. Леди Димсдейл пишет, что «два маленьких принца — прелестные дети, чрезвычайно живые и умные». Баронесса была в дружественных отношениях с воспитательницами мальчиков, двумя очень любезными и обходительными англичанками-сестрами — миссис Гесслер (которую она называла Гуслар) и миссис Николс. Баронессе сказали, что императрица тратит на одежду детей 300 000 руб. в год[13]. Позже Полин Гесслер дала баронессе один из костюмов Александра, который Екатерина сконструировала сама (этот костюм до сих пор находится в семейной коллекции Димсдейлов)[14]. Каждый из детей имел отдельные апартаменты и слуг, ливрейных лакеев, очень хорошую карету и еще шесть других экипажей, таких же как у императрицы[15].

В хорошую погоду дети каждое утро играли в саду. Баронесса с мужем с большим удовольствием прогуливались вместе с ними. За принцами (так называет маленьких великих князей баронесса) на прогулке присматривало около дюжины ливрейных лакеев и нянек. По сообщению миссис Гесслер, великая княгиня особо наказала называть детей просто по именам, «чтобы в них не развивалась гордость».

Баронесса иногда наведывалась в покои детей, где познакомилась с «исключительно умной старой леди» — мадам Бенкендорф, немкой, приехавшей в Россию с великой княгиней, и говорившей только по-немецки, которая по отношению к ней была «сама любезность». До своей смерти в 1783 г. «Бенкендорша» состояла в гувернантках у великого князя Александра. Подолгу разговаривая с баронессой через переводчика, она, по-видимому, стала для своей собеседницы одним из важнейших источников информации. Английской леди продемонстрировали немыслимые по стоимости детские игрушки (которые «превосходили все, что только можно вообразить»). Баронессу поразила оснащенная часовым механизмом серебряная модель ладьи ювелирной работы, с двумя движущимися гребцами. Среди игрушек были исключительно дорогие вещи, некоторые полностью золотые. Как кажется, без особого одобрения сообщается, что императрица безостановочно одаривала внуков, поскольку это доставляло ей огромное удовольствие и она ни в чем не отказывала детям. При этом баронесса отмечала, что ничто не доставляет «принцам» такой радости, как солдаты и различные военные упражнения (экзерциции). Ей рассказали, что в Царском были воинские формирования для каждого из великих князей — из четырех и двенадцати мальчиков, двое из них по очереди должны были стоять в карауле у детских апартаментов.

О трехлетнем Александре говорится, что он знал униформу императорской службы так же хорошо, как любой офицер, и это проявлялось поразительным образом: однажды, когда все вместе гуляли в саду, он встретил солдата, остановился, задал ему много осмысленных вопросов, а затем повернулся к миссис Гесслер и сказал, что это бедный человек и надо дать ему денег. Миссис Гесслер сообщила баронессе, что по приказу императрицы постоянно носит с собой кошелек с деньгами и, когда тот или другой «принц» велит дать денег, непременно дает. Более того, у самого маленького великого князя всегда были в запасе золотые рубли, чтобы одаривать тех, кого он сочтет достойным.

Некоторые особенности дворцового обихода поражали здравомыслящую англичанку. Ее всегда пугало, когда издалека слышался топот, вбегали слуги, запыхавшиеся настолько, что не могли говорить, и срочно требовали доктора Димсдейла к Александру. Испуг жены, которая потом долго не могла прийти в себя, заставлял 68-летнего барона чуть не бегом следовать за посланцами. Однажды, при одном из таких вторжений, садовый мастер Иоганн Буш пил с докторской четой чай и посоветовал «не беспокоиться и держать паузу», поскольку он знает «этих русских» настолько хорошо, чтобы быть уверенным, что вся эта спешная необходимость в бароне для того лишь, чтобы задать ему пустяковый вопрос и чтобы показать свое рвение императрице. Буш сообщил, что «они» всегда так же, запыхавшись настолько, что не могут говорить, врываются к нему домой за каким-нибудь бальзамом или шалфеем. Баронесса согласилась, что мистер Буш рассудил очень правильно, поскольку вспомнила, что Александр, страстно желавший получить апельсин немедленно, как только тот поспеет, все время посылал справиться, не поспел ли плод[16]. Баронесса воспринимала это как некую блажь, которую, однако, проявляли не только ошалевшие от рвения слуги.

Показательно описание дня отъезда цесаревича с супругой в европейское путешествие вскоре после оспопрививания[17], когда дети уже были здоровы. В знак признательности великие князь и княгиня подарили барону «очень элегантный набор табакерок с бриллиантами», а его супруге великая княгиня преподнесла несколько предметов тоже с бриллиантами: «в один были вложены ее волосы, и она указала миссис Гуслар дать немного и детских волос». Леди Димсдейл пишет, что день их отбытия она никогда не забудет: это было в воскресенье вечером, великая княгиня была вне себя из-за того, что покидает детей, она умоляла барона сообщать ей, что с ними, с каждой курьерской почтой. Ее горе передалось всем, множество народа плакало, и ожидавший их экипаж стоял почти два часа. Баронесса из своего окна наблюдала спектакль («парад», как она пишет) их отбытия. К ней в комнату посмотреть на отъезд пришло много народу, перед дворцом собралась огромная толпа. Мистер Гревс, аптекарь, ходивший по комнате и плакавший как дитя, сказал, что только что пришел от княгини и что ее страдания растопят даже каменное сердце. Все это произвело сильное впечатление на баронессу, она тоже плакала. Барон, с видом очень важным и значительным, вышел вместе с княгиней, за ним еще четыре джентльмена. Они почти внесли княгиню в экипаж, она, казалось, совершенно лишилась сил.

Во время всей этой суматохи императрица гуляла в саду и, как пишет баронесса, «очень благоразумно» объяснила, что эта кутерьма с отъездом устроена специально, поскольку княгиня собралась навестить свою мать и не хотела показать, что она счастлива и всем довольна. Как рассказал кучер, они долго не могли уехать: уже через милю экипаж остановился, потому что княгине вновь стало дурно. Пока она приходила в себя, князь очень сурово сказал ей, что он не может этого больше выносить, и, если она не возьмет себя в руки, он дает слово немедленно повернуть обратно. Баронесса сочла такое поведение князя правильным, поскольку в результате великая княгиня прекрасно перенесла отсутствие детей. Она и князь часто писали барону, а тот, в свою очередь, регулярно слал им отчеты о самочувствии мальчиков[18].

Когда они собирались в поездку, цесаревич сообщил своему священнику, что, если он хочет сопровождать его в путешествии, необходимо сбрить бороду. Никто из священников не соглашался, поэтому императрица пригласила А. Самборского (в апреле 1781 г. ставшего личным духовником Павла Петровича), «исключительно порядочного человека», коротко знакомого с баронессой, который не носил бороду и долго жил в Англии в качестве капеллана русского посольства[19].

Леди Димсдейл старалась занести в свой журнал как можно больше сведений о русской императрице — все то, что ей довелось услышать или наблюдать собственными глазами: «Перед 7-ю часами утра императрица гуляет в парке. Она встает рано и очень часто в саду уже после шести, она гуляет почти до 9-ти[20], в кожаных туфлях, с ней несколько собак, затем одевается, в ее комнате читают молитвы. У нее два парикмахера, она всегда носит большой белый чепец, кроме особых дней, когда она причесана очень низко, с двумя локонами по бокам, с приколотым наверху, в виде чепчика, кусочком газовой ткани. Все лето она спит на кожаном матрасе и укрывается платком. Вообще русские женщины очень часто используют платки, это их старинный головной убор»[21].

Нередки сведения, больше нигде не встречающиеся: упоминая о том, что императрица часто пользуется баней, и их рядом с дворцом находится сразу две, леди описывает внутренний вид Верхней ванны (Мыльни их высочеств, до постройки Холодной бани, служившей императрице): «Одна из них очень элегантная, перед самой баней две комнаты, пол и все вокруг ванны, стены, занавески — из очень тонкого и нежного муслина, и это производит впечатление свежести и изящества»[22].

Баронесса сообщает, что императрица очень умеренна в еде, по совету барона никогда не ужинает и благодаря этому утихла сильно беспокоившая ее головная боль. Она два или три раза не очень хорошо себя чувствовала. Барон ее консультировал, прописал «немного белого вина» перед отходом ко сну и по ее просьбе приготовил снадобье, которое государыня сразу выпила, оказав большое к доктору доверие. Баронесса сама готовила это снадобье трижды, и в последний раз пришел аптекарь посмотреть, как она это делает[23].

Императрица обедала в час дня, ее обед на серебряных блюдах с крышками доставляли солдаты[24], по одному солдату на каждое блюдо. Обеденная процессия следовала мимо окон баронессы туда и обратно. Затем те же солдаты, также в серебряных блюдах, несли обед для доктора. Леди Димсдейл расценивала это как знак большого уважения. Их стол стоил 90 руб. в день — почти 18 фунтов стерлингов[25].

Описывая дворец, баронесса ограничивается сообщением, что его апартаменты велики и роскошны, особенно восхитительна комната, выложенная янтарем, но добавляет, что несколько комнат в новых покоях императрицы будут «изумительно великолепны» и только три из них были закончены перед ее отъездом (в сентябре 1781 г.). Одна из комнат «в китайском стиле» с громадными тончайшей работы китайскими сосудами, другая — «в турецкой манере» (вероятно, Купольная, поскольку баронесса и о Мраморном мосте сказала, что он турецкой архитектуры), обе комнаты изящны. Относительно маленького Серебряного кабинета, который она «никогда не забудет», со стенами, выложенными красной и зеленой фольгой, леди Димсдейл смогла сказать лишь то, что он превосходит возможности ее описания, что он создан, чтобы очаровывать и являет ослепительное зрелище для глаз. Еще несколько «превосходных» комнат были почти закончены, в их числе Лионская. О стоимости, размере, весе отделки приводятся подробные сведения. Наиболее дорогими — 50 000 руб. — были произведенные в Лионе ткани, а общая цена, исключая стоимость лазурита, достигла 201 250 руб.[26] Баронесса приводит и другие цифры, помогающие оценить ошеломляющую роскошь, в которой жила Екатерина II и ее Двор[27].

Баронесса встретила в России немало соотечественников, отметив, что императрица неравнодушна к англичанам. Среди них было семейство И. Буша — главного садового мастера, с которым она была знакома до приезда в Россию, еще не будучи замужем за бароном[28]. Буш нанес ей визит сразу, на следующее утро после ее прибытия, и очень любезно пригласил отобедать с ним, поскольку знал, что барон приглашен обедать с императрицей. Приглашение привело баронессу в «некоторое замешательство», поскольку он был всего лишь садовником императрицы (она еще не знала, что Буш является и конфидентом (доверенным лицом) императрицы, с ним она советовалась, устраивая свой английский сад). К большому удовольствию баронессы, «все разрешилось с приходом доктора Роджерсона, который сказал: „Я слышал, мы вместе обедаем у мистера Буша?“». Во время обеда к ним присоединился сэр Джеймс Харрис — английский посланник. Совсем успокоенная, баронесса пишет, что она провела очень приятный день, угостилась хорошим английским обедом и что «миссис Буш и ее четыре дочери очень приятные люди»[29].

Обедая у Буша, баронесса встречалась не только с Харрисом, но и с другими модными в то время знаменитостями. Однажды она «имела большое удовольствие» познакомиться там с князем Г. А. Потемкиным, двумя его племянницами и господином, который собирался жениться на одной из них[30]. Был подан «превосходнейший обед в английском вкусе, а также русские блюда, поскольку... их очень любят».

Уверившись, что ее статус не пострадает от знакомства с Бушем, баронесса часто общалась с ним и его гостеприимным семейством, члены которого, как она сообщает, делали все, что в их силах, чтобы ей услужить. Один из путей к жилищу Бушей пролегал через оранжерею, с которой оно напрямую соприкасалось, и баронесса всегда старалась пройти здесь, потому что очень приятно было прогуляться среди оранжевых деревьев[31]. Оранжерея была самая большая, какую она когда-либо видела, в ней было несколько сотен апельсиновых деревьев. Леди измерила одно из них: его ствол был в окружности 4 фута 4 дюйма (ок. 1,32 м). Буш сказал, что мог бы дать ей 50 деревьев на выбор, если она хочет взять их с собой в Англию. Баронесса записала: «Здесь множество теплиц для разнообразных фруктов, и я думаю, что лучшие дыни, которые я когда-либо ела, выращены Бушем, и вдоволь арбузов, персиков и нектарины очень хороши». Ее удивляло изобилие «чрезвычайно приятных китайских апельсинов» (вероятно, речь идет о мандаринах), выращенных не в России, а привезенных из других мест. Буш также показал ей фундамент строящейся теплицы, 800 футов длиной (ок. 244 м)[32].

Во время прогулок по саду Буш развлекал баронессу историями о пребывании в Царском Селе германского императора, о принятом им способе путешествовать инкогнито, под именем графа Фалькенштейна. Когда тот прибывал в места, где находился его посланник, то жил у него, а если нет, то со своей свитой отправлялся на постоялый двор или нанимал комнаты. Поскольку императрица очень хотела заполучить императора в Царское Село, она, пригласив его «запросто» на «свою дачу», приказала Бушу выбрать один из павильонов в саду, обустроить внутри, повесить вывеску, написать девиз графа Фалькенштейна. Буш выступил в роли хозяина импровизированного постоялого двора и старался проявить предельную предупредительность к гостю. Императору очень понравился домик (баронесса не сомневалась, что и хозяин тоже, говоривший к тому же по-немецки), он мог входить и выходить, когда ему вздумается, без формальностей и церемоний, и иногда обедал там, но в основном с императрицей и великим князем. Когда гость прибыл, «метрдотель» поспешил узнать, что император предпочитает из еды. Думая, что перед ним кто-то из свиты, он обратился к самому Иосифу и сказал: «Я полагаю, Вы имеете отношение к императору и являетесь тем человеком, которого бы я хотел увидеть, чтобы узнать, каковы его любимые блюда, потому что мне приказано готовить все, что ему нравится», на что император ответил: «Вы не могли бы более удачно найти человека, чтобы узнать, что он любит есть: это кусок вареного или жареного мяса и суп, он обожает окорок, но наиболее приятны были бы ваши традиционные русские блюда». Баронесса пишет, что о чудном госте рассказывали много историй наподобие тех, как люди подходили к нему и спрашивали, где можно увидеть императора. Буш поведал, что на следующий день после общения с метрдотелем он поспешил посмотреть на императора, гуляющего в саду, и был потрясен, увидев, что Иосиф II — тот человек, с которым он общался так непринужденно[33].

Часто прогуливаясь с Бушем по парку, баронесса отмечала, что «сад расположен в английском вкусе и в нем приятно соседствуют газоны, гравийные дорожки[34] и рощицы; особо отметила расположенный почти в центре очень красивый большой водоем со строением над ним. Осмотрев с Бушем Катальную гору, гостья записала, что здание на острове («зал на острову») часто посещали, когда катальные горы были в моде, но сейчас они сломаны, кроме одной. По свидетельству мемуаристки, устроила катальную гору императрица Елизавета, получавшая от нее огромное удовольствие. Изначально было пять гор разной высоты, доныне сохранилась самая высокая, 30 футов (9 м) в высоту. Экипаж, который спускался с нее, инерцией скорости увлекался на вторую гору, которая была на 5 или 6 футов (1,50 — 1,80 м) ниже, и так до последней горы в виде гладкого спуска, по которой почти с такой же скоростью вылетали прямо над водой на остров. Этот деревянный спуск длиной «ферлонг с половиной» (302 м), использовался как летом, так и зимой. Обычно один человек садился в санки, другой становился сзади, скорость зависела от тяжести седоков: чем больше была тяжесть, тем больше скорость и тем более правильно экипаж на роликах удерживался в желобе.

Императрица каталась часто, до тех пор, пока однажды во время ее спуска с горы тележка на большой скорости не выскочила из деревянного желоба. Граф Орлов, стоявший в тележке позади императрицы, ногой удержал нужное направление, но поврежденная нога потом долго болела. Буш сообщил, что это обстоятельство положило конец таким развлечениям, гору стали разбирать, чему он очень рад, потому что однажды он сам из любопытства попытался прокатиться и у него чуть не «вышибло дух».

На горе располагались две очень высокие карусели, маленький одноместный фаэтон и две деревянные лошадки, которые так были сконструированы, что любой мог с большой скоростью ездить по вершине холма, застеленной для этого досками[35].

Баронесса была удивлена, увидев в удаленной части сада «чудесную пирамиду», стоимость постройки которой составила не менее 2000 фунтов, размеры были достаточны для того, чтобы в ней мог поместиться барон. Леди Димсдейл называет ее мавзолеем для будущего «хранения» тел двух итальянских борзых, подаренных императрице бароном и ставших большими ее любимицами, очень модными при Дворе[36]. Баронесса записала в дневнике: «Императрица сказала барону, что Том — так зовут собаку — и его супруга были весьма плодовиты и оставили потомство более многочисленное, чем авраамово, но сейчас они состарились и удалились на покой»[37].

Баронесса обратила внимание на находившуюся в другой части сада «очень миленькую постройку» — Эрмитаж, в первом этаже которого имеется только «очень большое канапе с колесами». Баронесса с «принцами» Александром и Константином и англичанками уселись на диван и были мгновенно вознесены наверх, в большое элегантное помещение, в четырех углах которого за большими полукруглыми «окнами» (дверьми) находились маленькие комнаты. После того как она полюбовалась их элегантностью[38] и вернулась в зал, к ее удивлению посредине появился стол на десять персон, четыре маленьких стола вокруг и четыре этажерки для закусок (dumb waiters). Она описала тарелки, карандашики, колокольчики, воссозданные ныне, и сообщила, что это место ныне заброшено императрицей, которая очень редко здесь обедает, «разве что угощает иностранцев раз или два за лето».

Интересно привести также описание Китайского театра, оставленное баронессой. Представление в нем входило в программу летних торжеств, нередко проходивших в Царском Селе, — церковных, кавалерских праздников, тезоименитств. Баронесса, которая вместе с мужем также бывала в числе приглашенных, описывает «увеселительный дом» (так она называет театр) как очень славное здание рядом с дворцом, где дают оперу раз или два в неделю, полностью за счет императрицы. Места распределялись согласно рангу присутствующих. Баронессе посылали билет в ложу в соответствии с ее статусом. Ложи располагались в ряд перед сценой, ложа императрицы была очень большая, с креслом, крытым алым бархатом, приближенные стояли вокруг нее. Великие князь и княгиня сидели в ложе прямо на сцене, как в Англии король, королева и королевская семья[39].

В конце сентября утром и вечером уже было холодно, дни быстро укорачивались. 25 сентября императрица покинула Царское Село и уехала в Санкт-Петербург в карете, запряженной десятью лошадьми. Баронесса описывает, что когда Екатерина шествует в своей карете, один из слуг, в богатой алой с золотом одежде, сидит на маленьком переднем сиденье, покрытом алым бархатом и украшенном золотыми кистями, а другой находится сзади, за ее спиной. Императрицу сопровождало 15 карет, запряженных восемью или шестью лошадьми (экипаж Димсдейлов восьмеркой следовал четвертым за каретой императрицы). По сообщению Буша, в кавалькаде находилось не менее 800 лошадей. Баронесса описывает, что пространство перед дворцом заполняло множество экипажей, лошадей, толпы народа. «Сотня орудий» выстрелила, заиграли трубы, «это было чудесное и величественное зрелище». Люди столпились у окон — они были рады видеть императрицу и маленьких великих князей, которые ехали в карете вместе с ней[40].

На этом рассказ о пребывании в Царском Селе заканчивается, а следующее далее описание столичной дворцовой жизни демонстрирует, насколько проще и непринужденнее был увиденный глазами англичанки уклад Царского Села — летнего убежища Екатерины II, в котором она отдыхала и душой и телом.