И. Г. Степаненко (1951-2018),
старший научный сотрудник

Английский сад Екатерины II в Царском Селе — один из первых русских пейзажных садов. Источником вдохновения для него стали восторженные впечатления русских путешественников-аристократов, массово посещавших Европу и Англию, увражи и путеводители по знаменитым садам, гравюры с их изображениями. Но тем не менее наибольшее влияние на распространение в России моды на английские сады оказал один человек, никогда лично не посещавший Англию, а именно сама русская императрица[1].

Екатерина II страстно увлекалась «королевским искусством» — разведением садов. Она признавалась Вольтеру, что до безумия любит английские сады. Это увлечение было тесно связано с другим ее любимым, тоже «королевским занятием» — архитектурой. Первоначальные опыты устройства садов оказались неудачными: необходима была помощь специалистов, сотрудничество с мастерами, способными воплотить в жизнь замыслы царственной заказчицы. Одна из первых попыток самостоятельно создать пейзажный сад в Ораниенбауме предпринималась ею еще в бытность великой княжной. Взойдя на трон, Екатерина получила почти безграничные возможности воплощения своих архитектурных и паркостроительных замыслов.

Императрица выписывала всевозможные издания по архитектуре: трактаты, увражи, альбомы, описания садов. В Царском Селе она окружала себя этими книгами и давала выход своей архитектурной страсти и «плантомании». Екатерина прониклась идеей создания в любимой летней резиденции собственного английского сада, подобного тем, какие видела на гравюрах, и тем, какие описывали многие из ее подданных, побывавших в Англии. Такого же, но все же особенного, непохожего на другие.

Пейзажные сады, столь властно захватившие воображение европейских аристократов, начали появляться в Англии в конце первой четверти XVIII в. на пригородных виллах и в поместьях группы оппозиционно настроенных к правящему режиму аристократов и политиков — сторонников новых идей в государстве и обществе. Поборники свободы создавали сады, подражавшие вольной природе, и строили в них павильоны, название, архитектура и декор которых раскрывали дорогие сердцу либералов — вигов идеи.

Новый тип сада стремительно завоевал континент и в несколько измененных формах стал страстным увлечением «сильных мира сего» — особенно в тех странах, где абсолютизм понимался как просвещенный. При подражании английским образцам на континенте повсеместно предпринимались попытки приспособить новую форму сада для придворной игры старого режима.

Наиболее часто брали за образец Чизик, Кью, Стоу, Стоурхед. Путеводители по этим садам, изображения видов и отдельных построек находились как в библиотеке императрицы Екатерины, так и в библиотеках всех европейских монархов[2].

Громкую известность получил один из первых садов в новом стиле — небольшой парк палладианца лорда Берлингтона в Чизике с его миниатюрной планировкой и змееобразными тропинками. В этом саду поражали многочисленность и разнообразие парковых затей: ротонды, обелиска, пирамиды, различных «храмов» (т. е. павильонов) — всего того, что появилось затем в саду Екатерины и что было задумано с самого начала одновременно с мелкой разбивкой «прудков и канальцев», «прудков и островков».

Много говорилось о сходстве царскосельского сада с самым знаменитым из английских пейзажных садов в Стоу. При модернизации В. Кентом полурегулярной планировки Ч. Бриджмена программа сада была переориентирована на политико-философские идеи. Владелец сада лорд Кобем был увлечен строительством парковых павильонов, каждый из которых имел аллегорический или политический подтекст. Именно он сделал символом просветительского сада палладианские мосты, повторив в Стоу мост, построенный незадолго до этого в Вилтоне, а затем воспроизведенный в Чатсворте и Царском Селе. «Готическое» в Стоу предстало идеологически преображенным, несущим исторические ассоциации. «Китайское» должно было переносить мысли к стране, управляемой мудро и основанной на законах природы и терпимости в обществе. Широко распространилась и идеализация Греции как колыбели свободы и демократии.

Невозможно обойти молчанием королевский сад Кью. Посвященный ему роскошный альбом, напечатанный при прямом участии самого короля, был разослан всем европейским монархам и заметно повлиял на создаваемые ими сады. До того как стать королевским, сад принадлежал кронпринцу Фредерику-Луи, восторженному пейзажному садовнику, который распланировал его с помощью В. Кента и украсил «целым Парнасом памятников классическим и современным философам»[3]. К бывшим в ходу у Берлингтона в Чизике классическим мотивам добавился ряд экзотических. Появились мавританские киоски, турецкие зонтики и многое другое, в том числе руины в неизбежном «готическом» стиле. Наиболее влиятельным течением этого «игривого экзотицизма» стала «китайщина» как обдуманно введенная в век классической симметрии асимметрия.

При перестройке сада Кью по планам Чемберса, предпринятой королем Георгом III, на небольшой территории было создано изобилие разнообразных сцен. Важнейшее место по-прежнему отводилось античности, и большинство классических павильонов располагалось таким образом, что притягивало к себе взгляд. В то же время преобладающее значение получила группа экзотических построек. Именно здесь, наряду с подражанием «готическому собору», возникли такие знаковые постройки, как «китайская менажерея», «Альгамбра» и, наконец, «мечеть», явившая первый пример турецко-ориентальной архитектуры в пейзажном саду. Наибольшей известности достигла «пагода», сделанная в подражание «фарфоровой пагоде» в Нанкине, которая поразила воображение сиятельных владельцев пейзажных садов в Европе и была впоследствии многократно повторена. Все постройки располагались чрезвычайно близко друг к другу и создавали впечатление микрокосма, в котором четыре части света собраны вместе. Кью называли «миром на одном гектаре»[4], по которому можно было путешествовать.

Наконец, необходимо упомянуть парк Стоурхед с его философской садовой программой, посвященной странствиям Энея в поисках идеального общества (а иносказательно — скитаниям человеческой души). Здесь было создано озеро с окружной дорогой, по ходу которой группировались парковые сцены. Этот прием с использованием изобретенной Кентом и получившей тогда широкую известность круговой дороги стал излюбленным в пейзажных парках и нашел свое воплощение также и в саду Екатерины.

Довольно быстро пейзажный сад, выражавший первоначально идеалы английской либеральной элиты, становится общепринятым. Чисто внешний характер следования новой моде проявился в том, что на смену смысловому содержанию парковых картин пришло их чувственно-эстетическое воздействие.

К тому моменту, когда русская императрица обратилась к садовой практике, в паркостроении царил Капабилити Браун, выдающийся мастер и первый профессиональный садовник нового стиля. Основным его приемом стала крупномасштабная серпантинная форма или извилистая линия, названная Хогартом «линией красоты». С садовой архитектурой Браун обращался очень экономно: все должно было соответствовать характеру естественного пейзажа. Браун деполитизировал пейзажный сад.

Антиподом Брауна был архитектор и садовый теоретик В. Чемберс. В противоположность дилетантской «китайщине» 1740-х гг., как она была представлена, например, в сборниках образцов предпринимателей Халфпенни и Овера (на которые ориентировался архитектор Екатерины В. Неелов), Чемберс отталкивался от китайского садового искусства и использовал свое собственное знание Китая. Он резко выступал против натуралистических садов Брауна и отрицал, что первоначальной целью английских садов было выражение либеральных взглядов.

Оживленный Чемберсом миф о китайском садовом искусстве повлиял на создание во Франции «англо-китайских» садов. В отличие от Англии «китайский» энтузиазм продолжался здесь почти целое столетие. Поначалу «китайское» влияние сказалось в пагодах, киосках, мостиках, различных павильонах и беседках. При формировании пейзажа все сводилось к небольшому количеству типовых ландшафтных элементов, таких, как неоправданно извилистые береговые линии водоемов или близко расположенные друг к другу островки, которые связывают с берегами изящные мостики или необычные искусственные скалы. В «англо-китайских» садах совершенно отсутствовала столь характерная для английских парков актуализированная история.

Англичан смешила измельченность французского «англо-китайского» сада: Г. Уолпол саркастично описывал холмы сада Тиволи под Парижем, по форме и масштабу «похожие на пудинги» и реку, которая «даже становится судоходной, если в нее бросают грецкие орехи»[5].

Таким образом, в садовой эстетике к поэтически-аркадскому идеалу брауновскому «исправлению природы» добавилось стремление объединить в саду все красоты и достопримечательности мира, чтобы пробудить воображение зрителя. Изобилие и даже избыток сентиментальных стаффажей, восходящее к Чемберсу театральное и экзотическое влияние определили в 1770–1780-х гг. стиль многих новых пейзажных садов.

Замысел русской императрицы создать в Царском Селе английский пейзажный сад к югу от дворца возник еще в 1760-е гг. Саду с большим лугом, далекими перспективами и пейзажными дорожками должен был соответствовать новый фасад дворца, который и спроектировал Ю. Фельтен.

Мечтая о садах в «новом вкусе» и готовясь приступить к исполнению задуманного, Екатерина усиленно занималась поисками подходящих садовников и жаловалась в письмах, что не может добиться от своих архитекторов нужного ей результата. В частности, одним из ее больших и пока неосуществимых желаний было устроить в парке знаменитые английские «плотно убитые гравильные» дороги, которые в России делать не умели.

Поручив главному царскосельскому архитектору В. И. Неелову нарисовать план задуманного ею английского сада, императрица снабдила исполнителя своих замыслов гравюрами, планами и путеводителями, в первую очередь, по таким садам, как Чизик, Кью, Стоу. Охваченная энтузиазмом, она, как всегда в подобных случаях, торопила архитектора и, возможно, вместе с ним выбирала места для будущих построек. Было запланировано строительство многочисленных «храмов»: Марса, Дианы, Венеры, а также Ротонды, Пирамиды и Палладиева моста, для которого был скопирован из путеводителя по Стоу фасад, а затем изготовлена (до отъезда архитектора в Англию) модель.

Постройки Стоу, такие, как триумфальные ворота, ростральная колонна, обелиск, вероятно, подсказали также идею создания в парке Орловских ворот, Чесменской колонны, Кагульского обелиска, спроектированных А. Ринальди.

1768–1770-м гг. датируется нееловский план сада, где на ранее пустовавшем треугольном участке между Катальной горой и петербургской дорогой показаны мелкие и извилистые по очертаниям контуры водоемов, нарисованные как бы неопытной рукой. Этот план похож на попытку подражания одному из английских образцов, например, планировке сада в Чизике, имевшего сходный рисунок дорожек и прудов.

В 1770 г. началось осуществление проекта, одобренного императрицей. На низких заболоченных местах, где всегда скапливалась вода, были вырыты пруды, соединенные каналами, — «прудки и канальцы», насыпаны островки и бугор для постройки круглой беседки. 

В. И. Неелов, составивший план и смету, от производства земляных работ отказался по причине большой загруженности и потому, что они «не по его званию»[6]. Посадками под его руководством занимался старый садовый мастер Т. Ильин.

Осенью 1770 г. Екатерина отправила Неелова в Англию: «посетить примечательные сады и, осмотрев оные, расположить похожие здесь»[7], откуда он вернулся весной 1771 г. и продолжил работы в парке.

Проектирование сада совпало с началом Русско-турецкой войны, строительство — с разгромом турок. На одном из проектных нееловских чертежей на «прудках» вместо одного большого острова показано два маленьких островка, а сами «прудки» воспринимаются как единый большой водоем. Изображенный здесь крошечный парусный корабль придает водоему впечатляющую масштабность. Самое интересное то, что на дальнем берегу пруда нарисован характерный план Запасного двора, с расположенными под углом друг к другу зданиями, образующими треугольную площадь с колонной в центре. Это тот самый комплекс зданий, который, будучи построен позже (в 1774–1776 гг.) в другом месте, воспринимался как декорация, напоминавшая Константинополь[8]. Установленную в центре колонну посвятили завоеванию Крыма. Запасной двор построили не на берегу пруда, а за пределами сада с тем расчетом, чтобы эта далекая «турецкая» декорация была видна из комнат Екатерины.

Глядя на план, можно предположить существование замысла устройства прямо перед окнами императрицы, за большим лугом, «моря» с «Турцией» на дальнем берегу. Этот первоначальный замысел трансформировался в сооружение символа морских побед — ростральной Чесменской колонны на глади значительно увеличенного и превращенного в озеро (или «море») Большого пруда, в установку на лугу Кагульского обелиска. Идея создания вида на «турецкий город» также не была забыта и осуществилась в далекой перспективе, которую можно было детально рассмотреть в подзорную трубу.

Когда вид на эту декорацию закрыли разросшиеся деревья, Екатерина устремлялась мыслью к Константинополю, глядя со своей колоннады, построенной Камероном, на купол Софийского собора, считавшегося символом храма Софии в Константинополе и олицетворявшего собой Византию. Действительно, при взгляде отсюда «символ морских побед соединялся с символом восстановления православной Византии. Озеро превращалось в Черное море, которое открывало дорогу в столицу Турецкой империи»[9]. Отсюда же русская императрица смотрела на строящуюся Пеллу, которая напоминала ей о столице Александра Македонского. Невольно вспоминаются слова Ключевского: «Международный горизонт России раздвинулся дальше ее новых пределов, и за ними открылись ослепительные перспективы, какие со времен Петра I едва ли представлялись самому воспаленному русскому глазу: взятие Константинополя, освобождение христианских народностей Балканского полуострова, разрушение Турции, восстановление Византийской империи»[10]. Виды с галереи словно бы материализовали любимые мысли императрицы.

В начале строительства сада, в январе 1771 г., в Россию приезжает приглашенный Екатериной Иоганн Буш — английский садовый мастер и ганноверский подданный, которого согласно контракту обязали заниматься проектированием и строительством садов, сочинением проектов садовых построек и их осуществлением[11]. По прибытии Буша в Россию императрица отправляет его сначала в Ораниенбаум, возможно, чтобы поправить неудавшийся ей опыт по разведению сада.

Через полгода после возвращения Неелова из Англии, понаблюдав за работой как Неелова, так и Буша, Екатерина в сентябре 1771 г. переводит английского садовника в Царское Село и дает ему большие полномочия, распорядившись доставлять по его требованиям всевозможную помощь к исполнению.

Сразу приступив к земляным работам, Буш устремился к созданию большей гармоничности общего решения плана: он по возможности укрупнял измельченные очертания водоемов, смягчал изгибы дорожек, придавал плавность и выразительность рельефу. Окончательно он покорил императрицу, закончив в 1774 г. разбивку «английского увеселительного сада на Пулковой горе». Именно здесь она увидела полностью завершенным то, о чем долго мечтала: мягко округляющийся рельеф, живописные группы деревьев, великолепные газоны и, наконец, идеально исполненные гравийные дорожки[12]. Если до этого момента генеральное руководство всеми работами по царскосельскому саду осуществлял Неелов, то в январе 1775 г. английский сад был отдан в окончательное и полное распоряжение И. Буша, в связи с чем В. И. Неелов передал в его пользование план парков.

Как последователь Брауна Буш наиболее полно проявил себя в создании панорамы Большого пруда и его берегов, в планировке обширного луга перед южным фасадом дворца.  

Увлечение просвещенной монархини идеями Чемберса сказалось на появлении в саду многочисленных китайских затей. Единственный в своем роде «китайский» ансамбль образовал удивительный сплав «китайщины» 1740-х и 1770-х гг. Использование образцов из устаревших к тому времени увражей Халфпенни, Райта, Овера связано, вероятно, с тем, что они во Франции вновь были взяты на вооружение и появились в альбомах Ж.-Л. Ле Ружа наравне с проектами Чемберса и другими новейшими образцами. Наиболее ощутимо увлечение Чемберсом проявилось в сооружении Китайской деревни, которая воплощала его идею «города в деревне». Подобные «деревни» возникли и в других европейских садах. Эта затея стала развлечением для власть имущих и по функции оказалась близкой придворному барочному саду. Увлекшись поначалу замыслом Китайской деревни, императрица к 1790-м гг. к нему остыла и не довела до конца.

Еще в самом начале создания сада, следуя интересу Екатерины к готическим постройкам, архитектор Неелов предложил много рисунков для построек в «готическом вкусе», вполне отвечающем «неуклюжей готике»[13] созданий В. Кента и увражей Овера. Некоторые из нееловских «готических» проектов не были воплощены, из того же, что было построено, не все сохранилось. Нееловскую «рыцарскую готику» представляет Эрмитажная кухня и стаффажные по своему характеру здания Адмиралтейства. Как и в парке Стоу, в саду Екатерины «рыцарская готика» получила важнейшую смысловую нагрузку, но совершенно по-особому — «готическое», соединившись с восточным, воспринималось как «турецкое» и «прочитывалось» как символ «славы русского оружия в кампании против турок — традиционных врагов рыцарства»[14].

В одновременном проявлении в саду Екатерины готического, турецкого, китайского «вкусов» не ощущалось стилевого разнобоя[15]. Более того, в России все эти «вкусы» нередко смешивали между собой, что по тем временам являлось вполне приемлемым, поскольку происхождение готики тогда предполагалось на Востоке. Впрочем, в Англии «готическое» и «турецкое» все же разграничивалось: «готическое» несло исторические ассоциации, а «турецкое» (мавританское) было просто экзотическим элементом для создания «картины мира». В русле «турецкой темы» возникла и царскосельская античность.

Как уже отмечалось, в царскосельском саду совмещаются планировки, характерные для пейзажных садов как 1740-х, так и 1760-х гг. Несмотря на то что садам Брауна, вкусу которого следовал Буш, было присуще минимальное использование архитектуры, сад Екатерины обилием построек соотносится с более ранним типом английского сада — садом рококо и французским садом «англо-шинуа». Это объясняется не только тем, что русской монархине больше импонировал европейский вариант английского сада, но, возможно, и тем, что, «до безумия» любя английские сады, она получала представление о них по гравюрам, воспроизводившим планировки Кента и Чемберса. Архитектор Екатерины Неелов также отдавал предпочтение садовому рококо.

Но как ни удивительно, несмотря ни на что, по своему духу царскосельский сад Екатерины все же несравненно более, чем любой парк в Европе, является именно английским. Он, как настоящий английский сад, политизирован, до предела насыщен идеологией, но только уже, конечно, не английской либеральной. Здесь все пронизано идеей победы России над Турцией, в результате которой «держава второго класса стала считаться первою военною державой в Европе» и «морским государством»; все говорит о «мировой роли России, о национальном достоинстве и народной гордости, об общем подъеме русского духа»[16].

Сад стал единственным в своем роде мемориалом, посвященным военной славе россиян. Многочисленные монументы увековечили победы, «поразившие в свое время воображение и чувство» и сыгравшие столь «огромную роль в утверждении мирового престижа России». Сад доносит до нас отзвуки военных и дипломатических успехов Екатерины Великой, результатом которых современникам представлялся «небывалый подъем международного значения России»[17].

Сад Екатерины помогает понять, почему о ее времени потомки говорили с восторгом и воодушевлением как о «блестящем веке, покрывшем Россию бессмертной, всесветной славой», «времени героев и героических дел», «эпохе широкого, небывалого размаха русских сил»[18]. Преемники императрицы хорошо понимали характер сада и добавляли новые штрихи — памятники военной славы России. Завершением стала Турецкая баня — памятник победоносной войне с Турцией уже при внуке Екатерины — Николае I.